фэнтези / сказание о четырех сияниях
Иллюстратор - 2. Узел творения (2024)
Один...мир...настоящий...
Путешествие Камаэля, описанное в первой книге, не завершилось. Хрустальные гробы на ледяных цепях обрушились вниз, и мир победившего солнца оказался не лучше прежнего. Демон, неизменный спутник бывшего Иллюстратора, вынуждает того снова отправиться странствовать по мирам Единого лотоса, чтобы положить конец нескончаемой череде закольцовок.
Персонажи следуют предначертанному пророчеству о Герое, которому суждено разрубить Узел творения, пленивший аниму всех живых существ. В мире, где жаркие пустыни соседствуют с бурлящими горными реками и исполинским дубом, пустившим корни посреди луговых трав, Камаэль становится Странником теней, меняясь до неузнаваемости, и ищет настоящий мир среди множества повторений. Между множеством чужих историй ему нужно отыскать свою, проходя по краешку судеб таинственной колдуньи, каменноликого старца, попавшего в беду мальчика, так похожего на него самого.
Персонажи следуют предначертанному пророчеству о Герое, которому суждено разрубить Узел творения, пленивший аниму всех живых существ. В мире, где жаркие пустыни соседствуют с бурлящими горными реками и исполинским дубом, пустившим корни посреди луговых трав, Камаэль становится Странником теней, меняясь до неузнаваемости, и ищет настоящий мир среди множества повторений. Между множеством чужих историй ему нужно отыскать свою, проходя по краешку судеб таинственной колдуньи, каменноликого старца, попавшего в беду мальчика, так похожего на него самого.
Все нити связаны между собой и ведут к пугающему Тёмному владыке – Князю сияний. «Мы – те, кто мы есть», – говорит наш герой. Удастся ли ему понять, кто же он есть на самом деле? Покажет путь по страницам второй части дилогии.
«Он безумен и не предсказуем, но охотно помогает нам. Служа привратником, игрой на варгане отмыкает затворы.
- Он свободен? – спросил я.
- Разумеется! Как и все безумцы, - ответил старейшина».
«Скажи я раньше – в отсутствии выбора, ты бы действовал, как должно, не отпустил бы ее, вопреки своему желанию, в угоду совести, которая есть не что иное, как незримый судья, приставленный к тебе собственным страхом оказаться не у дел перед безупречным образом самого себя, гордыней возведенного на трон в твоем внутреннем мирке. Теперь, когда Ингрит ушла, ты волен выбирать. А я страсть как обожаю ставить тебя перед выбором. Прости своему другу эту невинную слабость!»
«Герой наделяет пониманием каждое произносимое слово – только так оно обретает смысл и, резонируя в пространство, побуждает к действию. Ты же плюешься словами, попусту засоряя воздух».
«Я лишь теперь понял: неважно, с какой стороны привязи находиться – с кандалами на шее или держа повод, – и те и другие несвободны. Первые – потому что рабы, вторые – потому что боятся ими стать, отпустив цепь»
«Сумеречные небеса Пангеи разверзлись предо мной с последним словом Вайнеба, в неистовой агонии обращенным ко мне с треском занятой пламенем дубовой коры: «Странник теней, запомни: есть один мир – настоящий, все другие – его отпечатки!» И слова, подхваченные огнем, каленым гвоздем застряли в памяти».
«Ты видел поток. Что значит в нем капля?»
«Кому терять нечего и надежды нет, опасности и крах – всего лишь вехи пути, а не знаменующий его окончание итог».
«Зачем я здесь? Мир лотоса соткан из историй. История Ингрит, Мельконта, друида Вайнеба, Ихсана, идущего за звездой. А я? Краешком прохожусь я по чужим историям, не имея своей собственной. Зачем я здесь?». Вновь и вновь я вопрошал себя об одном и том же, глядя на отнятую у шамана Кисть, извлекающую суть из тени и являющую тень тому, кто о ней позабыл».
«Герой должен помнить о боли. О том, что боль - конечна, а Герой – нет. Он существует за ее пределами».
«Я не переставал поражаться способности вещей, с первого взгляда, материально-определенных и однозначных, меняться, открывая множественные грани всевозможных функциональных ролей, в зависимости от направления вектора мысли наблюдателя и намерения, с которым наблюдатель созерцает их».
«Как Лотос цеплялся корнями, вырывая у земли жизнь, так разум человека цепляется за сны. Не Лотос, а сны сами копируют друг друга, множат фракталы, и так без конца».
«…весь мир – сны, которые смотрят бабочки».
«… БЫТЬ…Не как заложено Духом. Быть самим, не уповая на мертвецов: будь то заигравшийся творец или не в меру любопытная бабочка. Не плодить фракталы, претворяя экспансию вширь, а брать сияния напрямую и творить лучшее. Не повторять, а совершенствовать! И учиться все постигать самим. Не оглядываясь. Сейчас, а не потом. Ибо нет никого, кроме них, и нет другого времени, кроме настоящего».
«Мы – есть. И что важнее – есть только мы, и мы одни в ответе: быть миру отстойником или благоухающим цветком. Пусты, бесформенны. Как та бабочка, мы можем стать любыми. БЫТЬ, совершенствуя, а не умножая. Не повторять и не повторяться. Не вращать на месте колесо судьбы, сильнее увязая в трясине обыденности, а двигать его вперёд, разгоняя туманную серость. Чем сокрушаться о бессмысленности существования, не лучше ли наполнить его смыслом?»
- Он свободен? – спросил я.
- Разумеется! Как и все безумцы, - ответил старейшина».
«Скажи я раньше – в отсутствии выбора, ты бы действовал, как должно, не отпустил бы ее, вопреки своему желанию, в угоду совести, которая есть не что иное, как незримый судья, приставленный к тебе собственным страхом оказаться не у дел перед безупречным образом самого себя, гордыней возведенного на трон в твоем внутреннем мирке. Теперь, когда Ингрит ушла, ты волен выбирать. А я страсть как обожаю ставить тебя перед выбором. Прости своему другу эту невинную слабость!»
«Герой наделяет пониманием каждое произносимое слово – только так оно обретает смысл и, резонируя в пространство, побуждает к действию. Ты же плюешься словами, попусту засоряя воздух».
«Я лишь теперь понял: неважно, с какой стороны привязи находиться – с кандалами на шее или держа повод, – и те и другие несвободны. Первые – потому что рабы, вторые – потому что боятся ими стать, отпустив цепь»
«Сумеречные небеса Пангеи разверзлись предо мной с последним словом Вайнеба, в неистовой агонии обращенным ко мне с треском занятой пламенем дубовой коры: «Странник теней, запомни: есть один мир – настоящий, все другие – его отпечатки!» И слова, подхваченные огнем, каленым гвоздем застряли в памяти».
«Ты видел поток. Что значит в нем капля?»
«Кому терять нечего и надежды нет, опасности и крах – всего лишь вехи пути, а не знаменующий его окончание итог».
«Зачем я здесь? Мир лотоса соткан из историй. История Ингрит, Мельконта, друида Вайнеба, Ихсана, идущего за звездой. А я? Краешком прохожусь я по чужим историям, не имея своей собственной. Зачем я здесь?». Вновь и вновь я вопрошал себя об одном и том же, глядя на отнятую у шамана Кисть, извлекающую суть из тени и являющую тень тому, кто о ней позабыл».
«Герой должен помнить о боли. О том, что боль - конечна, а Герой – нет. Он существует за ее пределами».
«Я не переставал поражаться способности вещей, с первого взгляда, материально-определенных и однозначных, меняться, открывая множественные грани всевозможных функциональных ролей, в зависимости от направления вектора мысли наблюдателя и намерения, с которым наблюдатель созерцает их».
«Как Лотос цеплялся корнями, вырывая у земли жизнь, так разум человека цепляется за сны. Не Лотос, а сны сами копируют друг друга, множат фракталы, и так без конца».
«…весь мир – сны, которые смотрят бабочки».
«… БЫТЬ…Не как заложено Духом. Быть самим, не уповая на мертвецов: будь то заигравшийся творец или не в меру любопытная бабочка. Не плодить фракталы, претворяя экспансию вширь, а брать сияния напрямую и творить лучшее. Не повторять, а совершенствовать! И учиться все постигать самим. Не оглядываясь. Сейчас, а не потом. Ибо нет никого, кроме них, и нет другого времени, кроме настоящего».
«Мы – есть. И что важнее – есть только мы, и мы одни в ответе: быть миру отстойником или благоухающим цветком. Пусты, бесформенны. Как та бабочка, мы можем стать любыми. БЫТЬ, совершенствуя, а не умножая. Не повторять и не повторяться. Не вращать на месте колесо судьбы, сильнее увязая в трясине обыденности, а двигать его вперёд, разгоняя туманную серость. Чем сокрушаться о бессмысленности существования, не лучше ли наполнить его смыслом?»
